SOCIOdocДокументальная социология

Релятивный аспект идеологии заключается в выяснении того, какая общественная сила является основой национального государства, где ценностью является двуединая нация, внутри которой субъекты взаимодействуют согласно принципам истинной свободы, равенства, справедливости, взаимоуважения и где царит порядок.

Для начала необходимо рассмотреть материальный аспект нации, т.е. ответить на вопрос: что есть русская нация. Весьма распространено мнение, что «русским» считается носитель «русской культуры»[91]. Однако мнение большинства, хоть и фактор политики, но остается мнением, а мнению свойственно быть ложным.

Мнение, что «русский» есть «носитель русской культуры» ложно, т. к. ввергает разум в тавтологию: русский – носитель русской культуры, а русская культура – культура, созданная русскими. Н. Бердяев замечательно высказался по данному вопросу, раскритиковав абстрактную этику, породившую вышеописанную тавтологию и призвал учитывать расовую составляющую нации[92]. Действительно, сказать, что нация есть организованная определенным образом гетерогенная человеческая масса – по сути, отвергнуть материальное составляющее нации и оставить только духовное, что вводит в заблуждение, ибо ложно. Более того, не учитывать расовый фактор есть дань моде (точнее, антимоде, порожденной победой над нацистской Германией) и начало общечеловеческой риторики (т. к. утверждается, что национальные ценности приемлемы для людей всех рас). Более того, как справедливо заметил биолог Э. Майр: «Подвид или раса есть географически локализованное подразделение вида, которое отличается от других его подразделений»[93]. Иными словами, раса есть одна из форм адаптации человеческой популяции к местным условиям, что можно сказать и про традиции и культуру, государственное устройство, тип организации потоков долга. Таким образом, в идее нации заложена общность происхождения, т.е. расы и отказ от этого принципа есть первый шаг на пути к разложению нации.

Исходя из вышеописанного, можно сделать вывод, что концепции «нации без расы», т.е. отвергающие расовую тематику из националистического дискурса, ярким примером чему служат т.н. «гражданская нация» и фашистское государство Б. Муссолини, нельзя назвать националистическими, скорее, имитирующими национализм имперскими модели, ярким примером чему служит Конституция РФ.

Русский этнос можно конкретизировать и точно назвать расовые типы русского этноса[94][95], что и есть его «ядро». Кстати, согласно результатам этих исследований, изречение Ивана Тургенева «Поскреби любого русского – найдешь татарина», ставшее одним из современных антинациональных мифов, ложно.

Итак, материальная сторона русской нации определена. Однако, в связи с вышеописанным выделением материального аспекта нации, встает вопрос относительно места людей, расово отличных от «ядра», т.е. «периферии». Их встраивание в структуры государства русской нации без искажения принципов организации и без смещения ценности с двуединой нации к ее духовному аспекту – есть задача, которую необходимо решить в процессе строительства нации.

На этот счет есть несколько точек зрения. С точки зрения Э. Паина, расовый аспект нации, который стал частью националистического дискурса (примерами чему служат разделы антропологии и расоведения на сайте даже такой умеренной организации как ДПНИ[96] и в т.ч. на персональном сайте политолога – националиста А. Савельева[97]), является опасным для страны, т. к. грозит «нацификацией» и превращением России в Третий Рейх[98]. Э. Паин выступает за строительство гражданской, т.е. по «французскому образцу», нации в России[99], толчком к чему должно послужить осознание элитами опасности «фашизации» России[100]. При том, он справедливо отмечает, что проекты «неоимперия» и «политическая гражданская нация», которые «обсуждает московский интеллектуальный бомонд»[101], не есть противоположности, но разновидности имперской модели, что не мешает ему далее говорить о некой истинной модели «гражданской нации», которая уже противоположна империи. Тем не менее, для него характерно видение системы разделенной на двое: общество с одной стороны и государство – с другой, что уже создает необоснованную возможность конфликта между ними. Более того, он говорит не о долге и социальных ролях, а о правах и привилегиях.

Не вполне понятен страх Э. Паина т.н. «нацификации» социума (если не учитывать урон имиджу страны), из-за которого нужно избегать такой темы как человеческие расы, ибо это в конечном счете может способствовать отторжению некоторых территорий от России[102].

Помимо того, что избежание темы расы есть первый шаг на пути к «многонациональной империи» М. Уолцера, следует напомнить еще о том, что человеческие расы и расовые типы существуют вне зависимости от нашего внимания к ним и избегать темы расы во в т.ч. общественно-политическом дискурсе есть необоснованное самоограничение восприятия объективной картины мира и искаженное восприятие реальности, что ведет к неадекватному поведению и, в конечном счете, к гибели системы. Более того, как отмечает сам Э. Паин, упоминая о «воображаемых сообществах» Б. Андерсона, «любое воображение должно опираться на некую реальность»[103], что лишний раз говорит о необходимости «расового дискурса».

Также следует отметить, в своем подходе Э. Паин уделяет основную часть своего внимания межэтническим взаимоотношениям, нежели принципам организации сознания элементов, что не вписывается в первый этап формирования нации согласно Э. Паину, который заключается в осознании общности[104]. Далее он говорит о попытках трансформации империй в национальные государства, которые, есть следствие упадка империй и не способствует их возрождению, но усугубляют его. Альтернативой он видит построение политической гражданской нации, где у гражданского общества есть договорные отношения с государством[105].

Таким образом, Э. Паин испытывает страх относительно «фашизации» России, т.е. этнического национализма», который, по его опасениям, может привести к отторжению некоторых территорий от России, т.е. сохранение территории России имеет для него наивысшую цену. Именно ради этого он и предлагает политический, а не этнический национализм как альтернативу бюрократическому правлению, что есть ни что иное, как желание усидеть на двух стульях: и потеснить бюрократию и оставить население неорганизованной массой. Итак, концепция строительства нации в России, предложенная Э. Паиным не отвечает принципам организации нации, не учитывает объективную реальность, скорее всего, обслуживает чьи-то политические интересы.

Также внимания заслуживает подход А. Савельева к созданию нации, который называется, на первый взгляд, весьма противоречиво – «консервативная революция». Однако если дать позитивное определение консерватизму, т.е. не «идеология отказа от преобразований и оправдания закостенелости», а «модель особого устройства социума», то данное словосочетание будет лишено противоречивости. Именно такое определение консерватизма дается в его книге «Нация и государство: теория консервативной реконструкции» со ссылкой на Д. Рогозина: «Консерватизм – идеология национальных интересов, национальной самобытности, собственного пути, собственного лица России, гражданского достоинства и исторической гордости, не унижающей другие нации воинственностью, высокомерием и чванством. Консерватизм – это прагматическая политика национальной перспективы, национального подъема России»[106]. Следует отметить, что одно из ключевых слов в данном определении, «прагматический», соответствует пониманию системы как ценности сознания и политики.

А. Савельев утверждает три типа солидарности: кровно-родственная, политическая, религиозная[107]. Для того, чтобы объяснить суть данных типов лояльности предлагается сказать что есть предательство. Кровно-родственное предательство есть безразличие к происхождению подданных, что можно наблюдать конституционном строе Российской Федерации (см. Гл. 2). Политическое предательство есть «отступление на обочину современной жизни Родины»[108], т.е. перенесение несогласия с политикой конкретного правительства на недовольство нацией, что можно наблюдать в среде российских «либералов», которые готовы искать помощь за рубежом для того, чтобы изменить политический режим в России. Религиозное предательство наиболее опасное из всех, ибо сводит на нет остальные типы солидарности, т. к. есть, по сути, отказ от национального типа поведения, пример чему – языческие и околоязыческие (астрология, нумерология) верования, секты, принятие русскими иных религий. Подчеркивая важность героизма, который проявляется в экстремальных ситуациях, автор предостерегает власти от проверки нации на лояльность, т. к. при каждой такой проверке неминуемо героизм соседствует с предательством, именно поэтому предлагается воспитывать героев, но сводить к минимуму ситуации для героизма.

Также А. Савельев уделяет внимание «служению», которое выбирается и связано с абсолютом и любовью, что ведет к национальной диктатуре, противной либеральной демократии и тождественной национальной демократии и монархии[109], которые органичны для России[110]. Для монархии, по его мнению, необходимы православный характер государственного устройства, сословно-корпоративный характер устройства общества, позволяющий профессиональным группам осуществлять свое служение[111], без чего монархия будет не более чем фарсом и узурпацией власти. Также важен «принцип ранга», т.е. иерархия элементов в системе. Тем не менее, каким бы рангом человек не обладал, все люди едины и равны в своем праве на служение, что должно обеспечивать меритократию в обществе[112]. При этом, он утверждает, ссылаясь на С. Франка, что служение должно предвосхитить монархию, не наоборот, также он считает, что мирское служение есть одно из проявлений веры[113].

Говоря о расхождениях консерватизма и либерализма, А. Савельев отмечает 4 цели консервативной революции в России: восстановление ее исторической территории, искоренение болезней национального духа (либерализм и социализм), достижение русской солидарности, восстановление национального контроля над потоками информации.

Также А. Савельев выступает против федерального устройства страны, которое искусственно создает внутренние границы и, по сути, есть переходный этап между нормальным унитарным государством и несколькими государствами[114]. Помимо этого, он предлагает вариант включения нерусских народов в русское государство через служение русскому народу[115], где русский народ и русская культура стоят выше их верований, что наглядно показывается на примере армии[116].

В своей книге «Политическая мифология» он выделяет два строя, которые более-менее отвечают потребности в служении – традиционная демократия и иерократия. Традиционная демократия образуется при ведущей роли духовенства и интеллектуальной эллины, которую поддерживают управленцы и военные (имеющие четкое понятие о долге и иерархии) и предпринимателями, инженерными и квалифицированными кадрами. Иерократия же базируется на служилом сословии при поддержке первого и третьего[117].

Данный подход во многом пересекается с подходом М. Хрусталева к определению политики, в рамках которого он представляет социальную деятельность, у которой есть 4 функции (функционирование, развитие, стабильность, устойчивость) и 3 характера (материальный, информационный, организационный). Любая организационная деятельность относится к политике, в то время как деятельность информационного характера подразделяется на культурную (ее функция – функционирование), научную (развитие), идеологическую (стабильность и устойчивость)[118]. Деятельность материального характера делится на экономическую (функционирование, развитие), правоохранительную (стабильность), военную (устойчивость). Предлагается отметить для себя следующее: первому сословию отводится вся деятельность информационного (4 сектора) характера и часть организационной деятельности в том смысле, что они задают вектор организации – еще 2 сектора, итого 6. Второе сословие получает правоохранительную и военную (2 сектора), а также часть политической деятельности (в том смысле, что они занимаются непосредственной организацией) – итого 4 сектора. Третье сословие занимается экономической деятельностью – 2 сектора. Отсюда видно, какое сословие является ключевым для системы, при всей важности каждого сословия, включая четвертое.

Т.к. взгляд Андрея Савельева учитывает как материальную, так и духовную стороны нации, следует внимательно отнестись к его подходу. Значительную часть его внимания занимает выработка принципов организации социума, однако им предпринимается попытка включения инородцев и иноверцев в русское православное государство. Т.к. он во многом занимается критикой либерального подхода к рассмотрению феномена нации, государства, религии и социальных институтов, он говорит на языке либералов и отделяет государство от общества, как это делают те, кого он критикует. Если же не критиковать, а декларировать, то разделение на сферу государственного и сферу общественного некорректно. Далее, он критикует глобализаторство, но в то же время говорит о глобальном служении Русской нации[119].

Государство есть институт конвертации ресурсов из одной сферы жизни общества в другую, из одного сегмента системы в другой, посредством универсального ресурса – власти, и всякий раз, когда происходит такая конвертация, мы неминуемо попадаем в сферу государственного. Поэтому, не стоит разделять служение окружающим и служение государству, если оно вписывается в принципы свободы, равенства, единства, порядка, авторитета, справедливости и веры в их истинной трактовке.

Говоря о социальных силах, которые должны стать несущими колонами русского национального государства, нужно в первую очередь отметить, что долг универсален и нет такой широкой профессиональной группы, которую можно было бы исключить или же сказать, что она побочна. Иными словами, все профессии нужны, все профессии важны. Однако, исходя из принципов равенства и справедливости, можно сказать, что опорой национального государства должны стать духовенство и служилое сословие, в сочетании с национальной буржуазией и квалифицированные работники при ведущей роли первого, что в самых общих чертах соответствует идеальному государству Платона.

Социальная мобильность будет осуществляться благодаря следованию принципу адекватного наделения долгом, что должно заставлять правящую элиту постоянно доказывать свое превосходство и оправдывать свой высокий статус в конкурентной борьбе с другими элитными группировками.

Что же касается инородцев и иноверцев, то следует отметить высокий интеграционный и ассимиляционный потенциал Православия, который уже зарекомендовал себя в царской России. Действительно, для нации жизненно важно сделать другие народы, проживающие с ней в одной стране комплиментарными и проповедь Православия должна сыграть здесь значительную роль, Православие должно стать лингва франка всех остальных религий с последующим их выживанием из России, на первое (Православие – лингва франка) и был нацелен школьный курс «Основы Православной Культуры», как справедливо отмечает А. Кураев[120], когда назвал ОПК «речью о «своем» для «чужих»», но эта попытка была саботирована антинациональными силами[121] и выродилась в преподавание светской этики (которая страдает ярко выраженным Эдиповым комплексом по отношению к христианской этике) и местных культов, что только углубит раскол, ибо упрочит разные системы координат в головах людей. Другие же религии ввиду того, что устанавливают отличные модели поведения, представляют опасность для нации и их положения должны дискредитироваться, что делает несовместимым с реальностью концепцию межрелигиозного мира при компактном проживании при условии приверженности догмату, а сами эти верования должны исчезнуть, что есть задача первого сословия. Та же судьба и у некомплиментарных народов. При этом следует отметить, что какой бы вызов не стоял перед нацией, она обязана его решать, а не уходить от проблемы, и именно поэтому недопустимо отделение проблемных территорий от страны, ибо это есть бегство от проблемы.

Здесь следует подвергнуть критике позицию авторов «Тезисов интегративной идеологии»: в их тезисах грубо нарушен принцип организации многосоставных обществ (которой является всякая система, ибо в ней есть как минимум разделение на функциональные группы, что делает их обособленными, равно как и этносы обособляются через культурное своеобразие), а именно, порядок, который есть решение проблемы теодицеи, ибо проблема теодицеи была поставлена в рамках поиска справедливости в естественном порядке вещей, заведенным Богом (отсюда и название). Г. Лейбниц раскритиковал т.н. «всевозможность», которая есть краеугольный камень пропаганды мультикультурализма и толерантности, тем, что в реальности всевозможность всех субъектов невозможна, именно поэтому приходится говорить о «совозможности»[122], т.е. иерархии, которая возникает, когда субъект вынужден постоянно взаимодействовать с другим субъектом в рамках чего-то большего[123], т.е. системы. Таким образом, межэтнический мир в России возможен только как совозможность, но не может быть всевозможен для всех. Это и есть порядок. Именно поэтому толерантные идеологии и «равенство конфессий» для России, где народ не есть арифметическая сумма человеков, неприемлемы.

Весьма интересен вариант ассимиляции, высказываемый в т.ч. М. Делягиным, предполагающий «обрусение» других народов и культур ввиду того, что Российская цивилизация, по его мнению, есть цивилизация «культурная», не «этническая»[124]. Тут уместно заявить об опасности тавтологии, ибо культура не есть априорная форма мышления, т. к. ее создают люди и поэтому, несмотря на значительную роль культуры и, прежде всего, веры как источника общей априорной формы мышления, было бы ошибкой говорить о самоценности культуры.

С другой стороны, для того, чтобы какие-то установки работали, их носитель должен смотреть на них изнутри, воспринимать как здравый смысл, поистине верить, а не расценивать как технологию. Культура может восприниматься как технология элитой, но это – начало утраты веры среди элиты, следствием чего становится углубление раскола, для обычных людей она всегда должна быть здравым смыслом, поэтому нельзя выносить вопросы идеологии на публичное обсуждение, но надо интересоваться устремлениями народа. Данное утверждение приводит к диалектическому противостоянию элитарной и народной культур, синтезом чего становится разрыв между элитой и народом, что проявлялось в частности в речи, когда элита не пользовалась языком народа, дабы подчеркнуть свою обособленность, также это объясняет такую ситуацию, когда инородцы в элите являются ярыми апологетами народной культуры. Именно поэтому народничество как попытка преодоления раскола будет вести к уничтожению элиты, господству третьего и четвертого сословий, т.е. тирании, олигархии, охлократии, либеральной демократии[125]. Углубление же раскола будет вести к денационализации элиты.

Поддерживать раскол на низком уровне возможно только при осознании обеими сторонами своего долга друг перед другом и при равенстве нулевого произвола обеих сторон, что возможно осуществлять через механизм обратной связи и ротации элит. Тогда национальной элитой является та элита, которая осознает свой долг перед народом. В «Национальном манифесте» это называется «включением интересов элиты»[126] Таким образом, подход М. Делягина применим на уровне технологии, народу это знать нельзя, ибо это может пошатнуть сложившиеся стереотипы и привести к крушению веры, что повлечет за собой извращение принципов организации системы и ее дезорганизацию, т.е. смерть.

Что касается методов достижения нужного состояния общества, то уместным будет согласиться с точкой зрения С. Франка, изложенной выше (исполнение долга породит соответствующий социальный порядок). Помимо этого, т. к. ведущим сословием нового порядка будет интеллигенция, поддерживаемая служилым и третьим сословиями, необходимо проникновение национально мыслящих людей в ряды интеллигенции, чиновничества, бизнеса организация ими сетевой структуры с последующим ползучим захватом власти, что уже было осознано русскими националистами[127] и экспертным сообществом[128], более того, уже ведется работа на этом направлении, о чем можно судить на примере научных конференций под эгидой националистов[129], заседаний интеллектуальных клубов[130], научных публикаций[131].

Революция неприемлема по следующим причинам: первая – призыв к насильственному свержению конституционного строя даст «зеленый свет» открытой антинационалистической кампании, которая ограничивается, хоть и черным, но лишь пиаром националистов, в первую очередь, скинхедов, большинство из которых действуют автономно, за что и получили соответствующее название – автономы.

Вторая причина – революция, по сути, есть разрушение одного строя, а затем, создание другого, что означает, что в период создания новой системы, ее запуска и корректировки нация будет ослаблена, чем могут воспользоваться конкуренты и враги, т.е. за реорганизацию придется заплатить слишком высокую цену, которая, наверняка будет неприемлема: достаточно вспомнить такие катаклизмы как Гражданская война и первые 20 лет советской власти (индустриализация, вызвавшая демографический надлом, эффект которого вовсю проявился уже в 60-е[132]; репрессии, коллективизация, демпинговая распродажа национального достояния) и Перестройку, повлекшую Распад СССР, разрушение экономики, науки, социальной сферы, армии и многих других институтов.

Третья причина – ввиду процесса реорганизации, элиты будут рекрутироваться в основном из третьего и, что самое страшное, из четвертого сословий, что нарушит принцип справедливости и создаст угрозу извращения и нарушения всех остальных принципов, т. к. как правило, эти люди не будут достойны своих должностей и их рекрутирование будет основано на личной преданности, что можно проследить на примере лидеров СССР.

Таким образом, приход к власти должен иметь форму вытеснения, что было описано Т. Куном в своей книге «Структура научных революций», но применительно к процессу смены научных парадигм[133], которые есть суть идеологии науки и научного сообщества и, равно как и научные парадигмы, укоренены в сознании людей. Т. Кун считает, что (научная) революция есть «некумулятивный эпизод развития (науки), во время которого старая парадигма замещается полностью или частично новой, несовместимой со старой»[134]. Автор, правда, указывает на более радикальный и болезненный характер политических революций, которые вызывают разрушение многих институтов, чего, по его мнению не происходит в науке, но сути изменений это не меняет[135].

Таким образом, приход к власти национальных сил должен протекать как вытеснение способными и компетентными людьми, осознающими свой долг перед народом, т.е. националистами, некомпетентных коррумпированных антинациональных деятелей. При этом националисты должны везде и всегда ощущать свою ответственность не перед бюрократической верхушкой, но перед нацией. Также следует отметить, что националист должен следовать принципам организации правильного социума и других к этому принуждать, т.е. требовать взаимности.

Здесь следует особо подчеркнуть принцип единства, который есть провозглашение примата национального долга над вненациональным. Националист должен всегда предпочитать национальный долг вненациональному, не боясь ответной реакции со стороны врагов нации, т.е. коррупционеров, безответственных людей, космополитов. Националист убежден в своей правоте и не боится правды, ибо правда на него стороне и, наоборот, враги нации боятся правды, равно как и сильных духом.

Здесь следует особо упомянуть гонения на христиан в Римской Империи, которые так же, как и современные русские националисты, не желали поклоняться языческим богам, не желали становиться частью культа толерантной Римской Империи и всегда предпочитали религиозный долг всем остальным. За это-то они и подвергались гонениям[136], но правда была на их стороне и потому они победили коррумпированную и разлагавшуюся Римскую Империю и подобно им русские националисты победят коррумпированную корпорацию олигархов и чиновников, которая уже подошла к самоуничтожению, когда президентом была провозглашена борьба с коррупцией как одна из важнейших национальных задач.

С поражением корпорации начнется возрождение страны, которая войдет в эпоху Второго Средневековья, в эру будущего, куда уже начали переходить самопровозглашенные «развитые демократии», где уже начала формироваться корпоратократия, а «демократия» из средства превратилась в цель, в святыню, которой поклоняются «просвещенные умы» Запада.

Здесь следует отметить, что Средневековье отнюдь не является ни признаком отката назад, ни следствием одичания, наоборот, оно станет следствием умножения знания. Человечество все быстрее накапливает знание об окружающем мире, в т.ч. о самом себе, но возможности человека усваивать информацию не увеличились, результатом этого стало сужение специализации людей, усложнение образовательной программы средних образовательных учреждений, которые начинают давать знания на уровне первых курсов ВУЗов. В результате, редкий человек из обычной сельской школы может по-настоящему осилить программу ВУЗов и на выходе стать полноценным специалистом, при том, что требования, предъявляемые к специалистам ужесточаются. Усложняется подготовка докторов наук, повышаются требования к их квалификации. Закрытие сферы высшего образования приведет к формированию духовенства.

В то же время усложнение военной техники и снаряжения требуют более длительной подготовки личного состава. В Первое Средневековье основой войска была тяжелая конница, сейчас эту роль выполняют авиация и танковые войска, где в основном служат кадровые военные, что есть первый шаг на пути к формированию воинского сословия.

Здесь следует отметить в этих условиях поддержание веры становится все более важной задачей.

М. Делягин строит еще более жесткие сценарии будущего: в результате накопления знаний понизится эффективность действующих систем управления (это будет выражаться в самопрограмировании, т.е. к вере в собственную пропаганду, смещение акцента деятельности с изменения реальности на изменение восприятия реальности, принципиальный отказ от восприятия реальности в пользу восприятия освещения реальности, резкое снижение уровня ответственности, резкое снижение качества обратной связи)[137] возникнет необходимость в перестройке управленческого аппарата и пересмотреть подходы к управлению. В то же время творчество станет необходимостью как результат распространения компьютеров, которые отнимут у людей необходимость мыслить логически[138], а духовенством станут люди, способные к творческому, нелогичному мышлению, которые, как правило, шизоидны, что будет самым сильным вызовом системе управления. При этом творчество потеряет индивидуальность и станет коллективным. Более того, врожденность способностей к творчеству приведет к биологизации общества[139]. Таким образом, понижение управляемости общества бюрократией, повышение важности творчества в сочетании с применением смыслового оружия сделают прежнюю структуру социума объектом атаки. Помимо этого возрастет роль информации в процессе управления, которое станет невозможным без «промывки мозгов», ограничивающейся привитием общих аксиом, дабы не навредить творческому потенциалу социума.

И именно это повысит важность такого концепта как вера, т. к. неконтролируемая творческая энергия, сдерживаемая теоремами, в результате и разрушит теоремы, и поставит под сомнение аксиомы, что грозит распадом системы. С другой стороны система, зажимающая свою творческую энергию быстро утратит свою конкурентоспособность, при том, что конкуренция будет вестись за выживание. Именно поэтому творческая энергия должна включаться в веру и быть ее продолжением, что будет ее ограничивать во имя сохранности социальной системы, без которой она вообще не сможет реализоваться. Также творческим людям будет необходим лингва франка, который им находить общий язык не только между собой, но и в общении с остальными членами общества. Именно таким общим языком должна стать единая религия, ориентированная не на образ жизни (как ислам и иудаизм), а на мышление (как Христианство и буддизм).

Таким образом, вера окончательно станет объединяющей силой общества, отобрав эту функцию у бюрократического аппарата, который будет поставлен на службу церкви и будет контролироваться ею, что поставит церковь выше государства, к чему призывают фундаменталистские идеологии. В империи Карла Великого костяк управленцев составляло духовенство, а епископы были наместниками. Похожие функции выполняли монастыри в допетровской России, в Запорожской Сечи церковь контролировала войсковую казну и оформляла ритуалами решения Рады. Во всех трех случаях военно-бюрократический аппарат был слишком слаб, чтобы удержать население (особенно ярко это иллюстрирует пример Запорожской Сечи, куда приходили и откуда уходили по доброй воле) и решение находилось через управление сознанием, что осуществляла церковь.

Сейчас, когда вновь бюрократический аппарат теряет свою эффективность, церковь вновь выходит на первый план, что знаменует приход Второго Средневековья, идеология которого – национальный Консерватизм. Таким образом, то, что кажется возвратом в прошлое, есть скачок в будущее.